![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
conceptualistМы стоим, как будто в начале,
Книга судеб еще чиста.
Все не будет так, как мы ждали,
Мир уже меняет цвета:
По сугробам - радужной краской,
По буграм - зеленой травой,
Да по нервам - солнечной лаской
И в дорогу - вместе с тобой.
Но кто-то пил воду из копытца,
Кто-то бросил тень на плетень.
Люди прячут слепые лица,
Люди ищут вчерашний день.
Лед на лицах медленно тает
От воздушной теплой волны.
Вот и я опять оживаю,
Наглотавшись ранней весны.
И на стужу не нужно злиться,
В чем-то главном все же права
Дорогая моя столица,
Недоверчивая Москва.
Но кто-то пил воду из копытца,
Кто-то бросил тень на плетень.
Люди прячут слепые лица,
Люди ищут вчерашний день.
Мать сыра земля под ногами
С каждым днем все жарче горит.
Чтобы расплатиться с долгами,
Вдвое больше беру в кредит.
Разве важно, кто будет первым,
Раз хоть кто-то вышел вперед,
Натянул провисшие нервы
И отправил слова в полет?
А кто-то пьет воду из копытца,
Кто-то бросил тень на плетень.
Люди прячут слепые лица,
Люди ищут вчерашний день.
Эта песня написана в февральскую оттепель 1996 года, в дни когда Лилия Борисова впервые провела в Москве достаточно долгое время, чтобы свести знакомство с рядом столичных музыкантов и встроить свои концерты жизнь той среды, которую впоследствии назовут "московским акустическим андеграундом". "Московская февральская" - одна из моих любимых песен, она наряду с "Золотой тропой", "Лесом", "Весной №2" относится к серии "весенних оптимистичных". Её бодрый, почти танцевальный ритм, захватывает слушателя моментально.
С первых строк нам дарят пьянящее ощущение свободы: "Мы стоим как будто в начале, книга судеб еще чиста". И эта радость, предвкушение новизны мира, расцветающего яркими красками, не отпускает до конца первого куплета. Если бы он так и остался единственным, этого было бы уже достаточно, чтобы навсегда прочувствовать этот драйв и запомнить связанные эмоции.
Но это далеко не все. Нас ждет тревожный припев о людях, которые пьют воду из копытца (хотя сказано: "Не пей - козленочком станешь"). О людях, которые наводят тень на плетень и "прячут слепые лица" (а ведь в своем "Квадрате" Лиля прямо говорит им: "Счастье - всем, кто не прячет лиц"). И - самое главное - о людях, которые "ищут вчерашний день". Что это за вчерашний день? Здесь я позволю себе историческое отступление. Февраль 1996 - это время когда надвигались президентские выборы, и по многим признакам эти выборы должен был выиграть коммунист Зюганов. Его партия только что взяла верх на выборах в парламент и он имел самый высокий рейтинг среди кандидатов в президенты. Многие люди, устав от неэффективного и несправедливого капитализма ельцинской модели, отказались от надежды на преобразование этой модели в нечто полноценное и пожелали вместо либерально-рыночного журавля в небе иметь уравнительно-коммунистическую синицу в руке. Это отступление от идеализма и романтизма проявлялось не только в политике. Многие согласились снизить планку и в своей повседневной жизни. И именно такие настроения портили вкус той прекрасной весны, описанной в первом куплете.
Сказав об этом, автор возвращается к ощущениям человека, который оживает, "наглотавшись ранней весны". Но здесь стих уже чуть заметно спотыкается, появляется глагольная рифма. И тут следует ударный манифест -
И на стужу не нужно злиться,
В чем-то главном все же права
Дорогая моя столица,
Недоверчивая Москва.
Москва, как пояснила однажды Лиля, права в том, что "слезам не верит". И это, выходит, главное. Не надо быть слабым, жалким и обозленным. Надо быть способным выдерживать стужу. Весна придет к тем, кто постарается стать сильнее, а не будет занижать планку, делая вещи, перечисленные в припеве.
В третьем куплете беззаботный оптимизм начала песни уже полностью улетучивается. Автор говорит с предельной серьёзностью и диагностирует свое состояние довольно-таки беспощадно, без иллюзий. Здесь уже не "солнечная ласка", и не "оживаю", а "чтобы расплатиться с долгами, вдвое больше беру в кредит". Это надо же иметь такую самокритичность и самоиронию, чтобы сравнить себя с российским правительством, сооружающим пирамиду ГКО! Хотя долги, о которых идет речь, не обязательно должны быть денежными... В любом случае, бремя этих долгов ослабляет нас, не позволяет "быть первым". И надо быть очень здоровым и справедливым человеком, чтобы в такой ситуации не комплексовать и не паниковать, а честно признать: я не заслужил первой роли. И это не так важно. Гораздо важнее, что я по-прежнему живой и настоящий, способный радоваться достижениям других - тех, кто "вышел вперед, натянул провисшие нервы и отправил слова в полет". Это значит, что все главное - на самом деле впереди, мы стоим в начале и книга судеб еще чиста. И после этого осознания, после такой кульминации "социально-критический" припев звучит уже по-другому. Вместо открывающих слов "Но кто-то пил воду из копытца" теперь звучит "А кто-то пьет воду из копытца". Сейчас, когда мы ощутили достаточно трезвости и мужества для осознания, что все дело в наших личных качествах, чужие огрехи уже не имеют прежней значимости - они как будто перемещаются в параллельный мир. Автор по-прежнему констатирует их реальность, но больше не делает на них акцента и не ставит драматическое "но" - теперь эта тема звучит приглушенно.
Так я это вижу.
Книга судеб еще чиста.
Все не будет так, как мы ждали,
Мир уже меняет цвета:
По сугробам - радужной краской,
По буграм - зеленой травой,
Да по нервам - солнечной лаской
И в дорогу - вместе с тобой.
Но кто-то пил воду из копытца,
Кто-то бросил тень на плетень.
Люди прячут слепые лица,
Люди ищут вчерашний день.
Лед на лицах медленно тает
От воздушной теплой волны.
Вот и я опять оживаю,
Наглотавшись ранней весны.
И на стужу не нужно злиться,
В чем-то главном все же права
Дорогая моя столица,
Недоверчивая Москва.
Но кто-то пил воду из копытца,
Кто-то бросил тень на плетень.
Люди прячут слепые лица,
Люди ищут вчерашний день.
Мать сыра земля под ногами
С каждым днем все жарче горит.
Чтобы расплатиться с долгами,
Вдвое больше беру в кредит.
Разве важно, кто будет первым,
Раз хоть кто-то вышел вперед,
Натянул провисшие нервы
И отправил слова в полет?
А кто-то пьет воду из копытца,
Кто-то бросил тень на плетень.
Люди прячут слепые лица,
Люди ищут вчерашний день.
Эта песня написана в февральскую оттепель 1996 года, в дни когда Лилия Борисова впервые провела в Москве достаточно долгое время, чтобы свести знакомство с рядом столичных музыкантов и встроить свои концерты жизнь той среды, которую впоследствии назовут "московским акустическим андеграундом". "Московская февральская" - одна из моих любимых песен, она наряду с "Золотой тропой", "Лесом", "Весной №2" относится к серии "весенних оптимистичных". Её бодрый, почти танцевальный ритм, захватывает слушателя моментально.
С первых строк нам дарят пьянящее ощущение свободы: "Мы стоим как будто в начале, книга судеб еще чиста". И эта радость, предвкушение новизны мира, расцветающего яркими красками, не отпускает до конца первого куплета. Если бы он так и остался единственным, этого было бы уже достаточно, чтобы навсегда прочувствовать этот драйв и запомнить связанные эмоции.
Но это далеко не все. Нас ждет тревожный припев о людях, которые пьют воду из копытца (хотя сказано: "Не пей - козленочком станешь"). О людях, которые наводят тень на плетень и "прячут слепые лица" (а ведь в своем "Квадрате" Лиля прямо говорит им: "Счастье - всем, кто не прячет лиц"). И - самое главное - о людях, которые "ищут вчерашний день". Что это за вчерашний день? Здесь я позволю себе историческое отступление. Февраль 1996 - это время когда надвигались президентские выборы, и по многим признакам эти выборы должен был выиграть коммунист Зюганов. Его партия только что взяла верх на выборах в парламент и он имел самый высокий рейтинг среди кандидатов в президенты. Многие люди, устав от неэффективного и несправедливого капитализма ельцинской модели, отказались от надежды на преобразование этой модели в нечто полноценное и пожелали вместо либерально-рыночного журавля в небе иметь уравнительно-коммунистическую синицу в руке. Это отступление от идеализма и романтизма проявлялось не только в политике. Многие согласились снизить планку и в своей повседневной жизни. И именно такие настроения портили вкус той прекрасной весны, описанной в первом куплете.
Сказав об этом, автор возвращается к ощущениям человека, который оживает, "наглотавшись ранней весны". Но здесь стих уже чуть заметно спотыкается, появляется глагольная рифма. И тут следует ударный манифест -
И на стужу не нужно злиться,
В чем-то главном все же права
Дорогая моя столица,
Недоверчивая Москва.
Москва, как пояснила однажды Лиля, права в том, что "слезам не верит". И это, выходит, главное. Не надо быть слабым, жалким и обозленным. Надо быть способным выдерживать стужу. Весна придет к тем, кто постарается стать сильнее, а не будет занижать планку, делая вещи, перечисленные в припеве.
В третьем куплете беззаботный оптимизм начала песни уже полностью улетучивается. Автор говорит с предельной серьёзностью и диагностирует свое состояние довольно-таки беспощадно, без иллюзий. Здесь уже не "солнечная ласка", и не "оживаю", а "чтобы расплатиться с долгами, вдвое больше беру в кредит". Это надо же иметь такую самокритичность и самоиронию, чтобы сравнить себя с российским правительством, сооружающим пирамиду ГКО! Хотя долги, о которых идет речь, не обязательно должны быть денежными... В любом случае, бремя этих долгов ослабляет нас, не позволяет "быть первым". И надо быть очень здоровым и справедливым человеком, чтобы в такой ситуации не комплексовать и не паниковать, а честно признать: я не заслужил первой роли. И это не так важно. Гораздо важнее, что я по-прежнему живой и настоящий, способный радоваться достижениям других - тех, кто "вышел вперед, натянул провисшие нервы и отправил слова в полет". Это значит, что все главное - на самом деле впереди, мы стоим в начале и книга судеб еще чиста. И после этого осознания, после такой кульминации "социально-критический" припев звучит уже по-другому. Вместо открывающих слов "Но кто-то пил воду из копытца" теперь звучит "А кто-то пьет воду из копытца". Сейчас, когда мы ощутили достаточно трезвости и мужества для осознания, что все дело в наших личных качествах, чужие огрехи уже не имеют прежней значимости - они как будто перемещаются в параллельный мир. Автор по-прежнему констатирует их реальность, но больше не делает на них акцента и не ставит драматическое "но" - теперь эта тема звучит приглушенно.
Так я это вижу.
